Стихи про букву: Стихи про буквы алфавита (весь алфавит) – Праздник азбуки – Праздники в школе – Образование, воспитание и обучение
Стихи на букву (звук) Ч
чо-чо-чо, чо-чо-чо
— У меня болит плечо,
чу-чу-чу, чу-чу-чу
— Раз болит — пойди к врачу,
чу-чу-чу, чу-чу-чу
— Нет, к врачу я не хочу,
ча-ча-ча, ча-ча-ча
— Буду плакать у врача,
чи-чи-чи, чи-чи-чи
— Помогают нам врачи,
чу-чу-чу, чу-чу-чу
— Ну, тогда пойду к врачу.
че-че-че, че-че-че
Мы мечтаем о мяче.
чи-чи-чи, чи-чи-чи
Очень нам нужны мячи.
чу-чу-чу, чу-чу-чу
Нам купили по мячу.
ча-ча-ча, ча-ча-ча
Вот уж в речке два мяча.
чи-чи-чи, чи-чи-чи
Нам опять нужны мячи.
че-че-че, че-че-че
Мы мечтаем о мяче.
Про бычка
Встретил ёжика бычок
И лизнул его в бочок.
И, лизнув его в бочок,
Уколол свой язычок.
А колючий ёж смеется:
– В рот не суй, что попадётся!
***
Утром дед спросил у внучки:
– Почему не моешь ручки?
Отвечает внучка:
– Я не белоручка!
Весёлые
чижи.
Жили в квартире
Сорок четыре,
Сорок четыре
весёлых чижа:
Чиж-судомойка,
Чиж-поломойка,
Чиж-огородник,
Чиж-водовоз.
Чиж за кухарку,
Чиж за хозяйку,
Чиж на посылках,
Чиж-трубочист.
Печку топили,
Кашку варили,
Сорок четыре
весёлых чижа:
Чиж с поварёшкой,
Чиж с кочергой,
Чиж с коромыслом,
Чиж с решетом.
С. Маршак, Д. Хармс
***
Вьётся недалечко
реченька-река.
Маленькая речка —
меньше ручейка.
Не поплыть, не нырнуть —
только ножки окунуть
Чуть-чуть.
Е. Благинина.
***
Я ручку куплю у волшебника лично —
такую, что пишет диктант на «отлично».
М. Пляцковский.
***
Моем, моем трубочиста
чисто, чисто, чисто, чисто!
Будет, будет трубочист
чист, чист, чист, чист!
К. Чуковский.
***
Вот какой невежда чижик —
не читает чудных книжек!
Научить его хочу,
но никак не научу!
Скачет он и днём, и ночью
и о чашку клювик точит.
Ну и чиж! Такой чудак!
Я читаю — он никак!
В магазине
— Сколько стоит кабачок?
— Кабачок? Пятачок.
— Дайте два кабачка.
— Дайте два пятачка.
— Пятачок и пятачок —
нате гривенничек.
Э. Мошковская
Чей ручей?
— Вовочка, чей это зайчик?
— Это мой зайчик.
— А чья эта тачка?
— Танечкина.
— А чьи эти дочка и сыночек?
— Твои, мамочка.
— А вот тот ручеёк, чей он?
— Чей ручеёк? Ничей. Он ничейный.
Четыре Анюточки
Четыре Анюточки,
не устав ни чуточки,
пляшут третьи суточки
всё под прибауточки.
Чок-чок, каблучок,
чуки-чуки-чуки-чок!
Е.
Благинина.
Чернота
Черной ночью чёрный кот
прыгнул в чёрный дымоход.
В дымоходе — чернота.
Отыщи-ка там кота.
Е. Измайлов.
***
Чики-чики-чикалочки!
Едет гусь на палочке.
Уточка на дудочке.
Курочка на чурочке.
Зайчик на тачке,
а мальчик на собачке.
***
– Чей ты , ручей?
– Черных грачей,
Чечетки, чирка,
Чижа, червячка,
Чащобы дремучей
И речки под кручей.
В. Лунин.
***
Чижик был в гостях у тетки,
Он на чай летал к чечетке.
Чудо – чай вечерком
Да вприкуску с червячком
Са-хар-ным.
А. Пудваль.
Родничок
Ключик, ключик, родничок,
чистая волна!
Чей-то круглый кулачок
звонко бьёт со дна.
В. Берестов.
Мужчина
Если мальчик плачет,
значит, есть причина.
Если слёзы прячет,
значит, он — мужчина.
Э. Блинова.
Тайка
Четыре утайки
у девочки Тайки.
девочки стайкою.
Пятки стучат, глазки блестят.
Нынче девчонки ребят обхитрят.
Источник: logopedonlain
Неудачник
Я вывеску старался
прочесть наоборот,
Но сколько ни пытался,
мне просто не везёт.
Я просто неудачник,
читается Дом Мод.
М. Пластов.
Черепаха
Черепашка! Черепашка!
Первый раз она, бедняжка,
очутилась под дождём.
— Мама! Кто стучится в дом?
Г. Виеру.
Разноцветные сны
Тому, кто лёг на правый бочок,
может присниться белый бычок.
Тому, кто лёг на левый бочок,
может присниться чёрный бычок.
А тому, кто спит на спинке,
красные яблоки снятся в корзинке.
А. Седугин.
Бычок в клевере
Идёт по клеверу бычок.
Его бочок, как кабачок.
Как барабан, его живот.
Он клевер целый день жуёт.
И вдруг несётся во весь дух
к бычку рассерженный пастух.
Бочком из клевера бычок.
Бочком бычок — и наутёк!
Я. Райнис
Сыч
— Сыч! Сыч! Почему ты на дереве сидишь?
— Сыч! Сыч! Почему ты ни с кем не говоришь?
— Говорить чушь, чушь не хочу, не хочу.
Тут — лес, тут — глушь, тут — ночь, и я молчу.
— Сыч! Сыч! Закричи, чтоб не скучно было, сыч!
Прилетят к тебе сычи.
Ты покличь их!
Покличь!
— Нет! Нет! Не хочу, не хочу кричать.
Ты мне, скучному сычу, не мешай… скучать.
М. Кудинов.
Костяная рубашонка
У Чере-черепашонка
костяная рубашонка.
Нет прочнее рубашонки,
хоть носи её сто лет!
Шили эту рубашонку
Своему черепашонку —
чере-мама, чере-папа,
чере-баба, чере-дед.
В. Орлов.
Светлячки
Сидят на пеньке светлячки,
надев голубые очки.
Хотел я поймать светлячка,
нашёл на пеньке червячка.
— Так вот ты какой, светлячок?!
— Такой вот! — сказал червячок.
Г. Лагздынь.
Разговор с котом
— Почему ты чёрен, кот?
— Лазил ночью в дымоход.
— Почему сейчас ты бел?
— Из горшка сметану ел.
— Почему ты серым стал?
— Пёс в пыли меня валял.
— Так какого же ты цвета?
— Я и сам не знаю это!
В.
Левановский.
Часы
Говорят: «Часы стоят».
Говорят: «Часы спешат».
Говорят: «Часы идут,
но немножко отстают».
Мы смотрели с Мишкой вместе,
но часы стоят на месте.
В.
Орлов.
Мячик
Чуть ударишь этот мячик,
начинает он скакать:
скачет, скачет, скачет, скачет,
скачет, скачет, скачет, скачет,
скачет, скачет, скачет, скачет
и не может перестать.
Л. Керн.
Бычок
На дворе стоит бычок
и жуёт свой язычок.
Плачет бедный: Му-му-му!
Надо сена дать ему.
А не то свой язычок
глупый скушает бычок.
С. Коган.
Чомга.
У рыжей чомги на макушке
Пучками перья врозь торчат,
Как будто чутко ловят уши
Тревожный зов ее чомчат.
П. Барто.
Чиж.
– Чижик-пыжик, где ты был?
– Я в саду чечетку бил.
Ножки пляшут чисто, четко,
Получается чечетка!
В. Кожевников.
Ключ.
Много разных есть ключей:
Ключ – родник среди камней,
Ключ скрипичный, завитой,
И обычный ключ дверной.
Д. Лукин
***
Вот пришел из сада мальчик,
Поднимает кверху пальчик,
Манит дедушку: «Дедульчик!
Принеси-ка быстро стульчик!
Расстегни-ка мне замочек,
Опусти воротничочек!
Ой! Запутался шнурочек.
Развяжи-ка узелочек!
И поправь-ка мне носочек!»
Бабушка спешит: «Ах, внучек!
Хочешь есть? Покушай супчик!
Съешь бульончик! Вот батончик,
Вкусный блинчик, пышный пончик!
Вот огурчик, баклажанчик,
Апельсинчик и бананчик!»
«Я наелся! Ну, бабульчик!
Отодвинь-ка быстро стульчик!
Я возьму еще бананчик
И улягусь на диванчик.
Эй, дедульчик! – крикнул мальчик, –
Принеси-ка мне журнальчик!
И не шаркай так, дедульчик!
Воду выключи, бабульчик!
Не шумите! И молчок!
Отдыхает ваш внучок!!!»
И.
Лопухина.
***
Жарче дырчатая тучка,
Поливай водичкой ручки,
Плечики и локоточки,
пальчики и ноготочки.
Трём мочалкою коленочки,
Щёточкой трём хорошенечко
Пяточки, ступни и пальчики…
Чисто-чисто моем мальчика!
И. Лопухина.
Качели.
Ах, качели! Эх, качели!
Вниз качели, вверх качели.
Вверх и вниз кач-кач!
Ты держись! Ты не плачь!
Если грустно, не печалься,
На качелях покачайся!
А. Ахундова.
“Встретимся у Марины” – Произведения – Литература
Из антологии “Аве Марина: Стихи русских поэтов XX – начала XXI века”, редактор-составитель Галина Булатова (Казань, Издательство Академии наук Республики Татарстан, 2018).
Сергей Брель
Сергей Брель. Фото: bigbookname.com
МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
Не говори, что свет померк:
он близок!
Вот так выводят на кронверк
под бризы.
Так не-встречаются, петли
не ищут.
Так расточаются – цари
для нищих.
Что тело? – временное не-
сближенье,
разлука, ставшая вдвойне
блаженней.
Что дух? – угаданный полѐт
двудужья
бровей, движение пород
под ружья.
Не говори, что высота
бездушна,
и мир открытые уста
разрушат.
Но только взору чернеца –
та книга,
и жизнь – отверстые сердца
воздвигнут.
Галина Булатова
Фото из личного архива автора.
АВЕ МАРИНА
Где он, Серебряный чародей?
Только мелькнула пята его.
Я обронила даму червей,
Он обронил Цветаеву…
Будто на старом половике,
Выцвели, стёрлись цвета его.
А на верёвочном пояске
Красная нить – Цветаева…
Где он, Серебряный, роковой?
Намертво сжаты уста его.
Кто вы такие, – шумит прибой, –
Чтобы судить Цветаеву?
Где он, Серебряный этот век?
Канули в Лету лета его?
Аве, – луна замедляет бег,
Чтобы по строчкам любимых рек
Перечитать Цветаеву.
Игорь Царёв (1955 – 2013)
Игорь Царев. Фото: interlit2001.com
* * *
Марине Цветаевой
Когда в елабужской глуши,
В еѐ безмолвии обидном,
На тонком пульсе нитевидном
Повисла пуговка души,
Лишь сучий вой по пустырям
Перемежался плачем птичьим…
А мир кичился безразличьем
И был воинственно упрям…
Господь ладонью по ночам
Вслепую проводил по лицам,
И не спускал самоубийцам
То, что прощал их палачам…
Зачтёт ли он свечу в горсти,
Молитву с каплей стеарина?
Мой Бог, её зовут Марина,
Прости, бессмертную, прости.
Эдуард Учаров
Фото из личного архива автора.
М.Ц.
Рахиму Гайсину
Какой виной земля раздавлена
у приснопамятной могилы,
ведь Кама берегу оставила
ту, что на небо уходила?
Какое же проклятье чортово
её догнало в городище,
что в сорок первом жизнь зачёркнута,
а рваный стих бурлит и свищет?
Какая невозможность лживая
однажды хлопнула калиткой,
и страшный стон на Ворошилова
закончил то, что было пыткой?
Елабуга цветёт Цветаевой
и наливается рябиной,
где горло города сжимаемо
петлёй стихов её любимых…
(конец цитаты из антологии “Аве Марина”)
Евгения Джен Баранова
Фото из личного архива автора.
ЦВЕТАЕВОЙ
И сверху дно, и снизу дно,
и жар теплушкой волоокой.
“Мне совершенно все равно,
где совершенно одинокой”.
В какую даль, каким быльем,
в какие стены дольше биться.
Над умерщвленным журавлем
танцуют хищные синицы.
И всяк герой неуловим.
И тесен мир, как русский дольник.
Запомни, друг мой, на крови,
лишь на крови растет шиповник.
Татьяна Риздвенко
Фото из личного архива автора.
АЗБУКА
Вот Мандельштам. На букву М,
в поэзии он ближе мамы.
Хоть Пастернак на П, — родство
неочевидно между нами.
Что ни открой, где ни копни:
все — от знакомцев до родни.
Возьмем в кузены Кузмина,
в друзья хотим До-бы-чи-на…
А это наш десятый класс —
Олейников, Введенский, Хармс.
В начале кто царит — на А —
шаль, плечи, в профиль голова?
А кто там — в Болшево — в конце —
мать, дочь, сестра в одном лице
— в молчанье замер на крыльце —
на Ц?
София Максимычева
Фото из личного архива автора.
“Цветок к груди приколот,
Кто приколол, – не помню.”
Марина Цветаева.
В голодный год – свинцовый пал,
и поцелуи в грудь и шею.
С небесной выси свет упал;
прости за то, что не владею
холодным воздухом ночным
и тихим разумом пугливым,
где в душном сумраке молчим
на самом краешке обрыва.
Сорви цветок с моих волос,
пока ещё он пахнет кофе,
но в тёмном выговоре слов
уже неясен чёткий профиль.
Где нам, осевшим в пустоту,
не распознать: ни лиц, ни цвета…
И только птичий перестук
у горла плещется пригретый.
Ника Батхен
Фото из личного архива автора.
ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА
В коллекцию коктебелек
Ложится напев старинный.
Вот вы все твердите «берег»,
А я говорю «марина».
Вот вы все хотите глади,
Плодовой, упругой плоти,
А я выбираю платье,
Раскрытое в повороте.
Есть правда нутра и тлена,
Крутая тропа традиций,
А я выбираю пену,
В которой хочу родиться.
Движенье воды — на скалы.
Удары валов — о весла.
Да будут закаты алы!
Да будут прекрасны весны!
Лети, моя баркентина,
За жаркой рукой муссона,
За нордом к полярным льдинам,
Отважно, легко, бессонно…
Я черту скажу, не струшу,
Куски парусов спуская:
«А ну, не замайте душу —
Морская она, морская!».
И будут метаться птицы
Над сушей больной и бренной,
Когда перестану длиться,
А имя растает пеной.
Так право земли наруша,
Огнем застывает глина.
Шуршите губами «суша»,
А я промолчу «марина».
Ольга Григорьева
Фото: О. Григорьева в музее Анастасии Цветаевой (Павлодар, Казахстан). Из личного архива автора.
***
— Встретимся у Марины?
— Конечно, встретимся!
Я прилечу в Москву —
Борисоглебский, шесть.
Мы не расстанемся
И никогда не изверимся.
Есть у Марины дом.
И памятник – есть.
Встретимся у Марины!
Что – расстояние…
Снова откроем
Томик её стихов,
И повторится
Наше с тобой свидание –
На горных тропинках строк,
На стыке веков.
Всё без неё – пустое,
Крутимся, вертимся…
Затормозив
На больших своих скоростях,
Все мы, конечно,
Рано иль поздно встретимся —
Там, у Марины.
Там, у неё в гостях.
Анастасия Белоусова
Фото из личного архива автора.
И не моя вина, что я с рукой
По площадям хожу за счастьем.
Марина Цветаева
А ты катастрофа всем моим планам на завтра:
Ночь без сна, поздний завтрак, разруха в делах.
Время выносит меня на новый предел и ах –
Кружит опять на навигационных своих картах.
Невыносима, обидчива, далека от счастья,
Помню другую, что также ходила с ладонями,
Ты перестань реветь, ты подожди, Настя
Нового дня…
Ирина Грехова
Фото из личного архива автора.
Душа от всего растёт,
больше всего – от потерь.
М. Цветаева
Душа от всего растёт,
Особенно – от потерь.
Становится дёгтем – мёд,
Открытой любая дверь.
Становится всё равно,
Что жизни часы идут.
Душа растёт от всего,
Когда в высоту – маршрут,
Когда и спирально и
Стихийно теряет вдруг
Пристрастия все свои –
Мятущейся жизни круг.
Душа раздаётся вширь
И к небу под самый верх.
И тело ей – монастырь,
Где будет отмолен грех.
Растёт от всего душа,
И, круг завершив потерь,
Уходит, на зов спеша,
В открытую небом дверь.
Роман Смирнов
Фото из личного архива автора.
Дожди Елабуги
Вы, идущие мимо меня
М. Цветаева
А стоит ли дальше, а нужно ли
искать этой жизни резон?
Уходит дорога зауженно,
спускается за горизонт.
Эй, ворон, чего начертил ещё?!
В ночи не видать ни черта!
За мной, мои сёстры, в чистилище, –
гордыня, тщета, нищета!
Не первая и не последняя,
меняя простор на постой,
в закатный придел поселения
вхожу прихожанкой простой.
А если в землицу ложиться мне,
то так, чтоб “ищи-не ищи”.
Покроет Россию божницами
души переломленный щит.
Не выла в бреду и не плакала,
бродя меж берёз и осин.
Прольются дожди над Елабугой,
слезами пойдут по Руси,
и вымоют долгими ливнями,
и вымолят сотни Марин,
пока будут ждать терпеливые,
бумажные “церкви” мои.
Анна Голубкова
Фото из личного архива автора.
Неровною походкой смерть бродит по земле.
В сенях поэт Цветаева качается в петле.
Владимир Маяковский с дыркою в груди
безлунной летней ночью шагает впереди.
Глядит писатель Гаршин, как в зеркало, в пролет,
сейчас чуть наклонится и сразу упадет.
А кто-то неизвестный – об стенку головой…
Пожалуйста, прости мне, что я еще живой!
Елена Севрюгина
Фото из личного архива автора.
* * *
лёгкая тростинка на ветру,
может быть, сегодня я умру –
просто опознай меня, похожий,
в кровяном брожении под кожей,
в янтаре, врачующем кору…
кто я нынче? вещая трава,
вечная мольба или молва,
душной страсти привкус комариный,
марой ли, мареной ли, мариной
я была – останутся слова…
ты на них попристальней гляди,
чтобы ожила в твоей груди
ласточка с ахматовским прицелом –
станешь просветлённым, но не целым,
обернувшись в камские дожди
нынче холодна твоя кровать,
станем вместе море моревать.
..
вяжет рот, в пути сбивает с толку
терпкий вкус рябиновой настойки –
это значит, смерти не бывать…
это значит, ветрено-хмельна,
забродила времени вина,
и в чаду застолий будет литься
речь моя, полынь и медуница,
красная больная бузина
Ольга Иванова
Фото из личного архива автора.
ЦВЕТАЕВА
вызлена штормами ли, штилем
берега по ходу попутав
[ибо по-любому под килем
не ахти отмерено футов]
мимо колготы осетриной
херя сволоты хороводы
атомной ушла субмариной
в немоты бездонные воды
прочь от пирога выживанья
[сиречь рычага угробленья]
в вечные бега без названья
с вашего [ага] позволенья
Светлана Лоцманова
Баллада о новом человеке
“… Не похороните живой! Хорошенько проверьте” (с) из записок М.
Цветаевой в обращении к писателям
Хочется скомкать себя и выпустить новую версию.
Жалко, пересобрать некому это месиво.
Может, китайцы свистнули
К ленточному конвейеру
У лаоваев генные, с терракотою,
Полые образцы?
Выйти тогда в провинции, с линии Цинь империи,
Вестимо, без лицензии, на берега Янцзы.
Доковылять до морюшка,
Выбившись мятной пеною с юбок Марины крашеной,
Или Катюшей пляшущей
До золотой зари,
С яблонями да грушами,
Только не в прах с кувшинами,
(Ценностей нет, потрачено),
Лишь бы не зэчкой в башню,
Главное повтори —
Не хороните заживо! —
Меня ни на секунду,
Слышите?
Даже когда рассерженны,
Или когда в раздумьях
Выкушали с огрызками
Дюшесы или ранеты,
Вымусолив рубли:
Стою ли я полушку,
И вывозима ли?
А рэп мы читать не будем,
Тем более итальянский.
В нашей деревне — Крым,
Русский — пятиэтажный.
Проснешься таким же.
В дым.
Планы построишь важно,
Выползешь в магазин,
После — на пляж, где станешь
Смуглым (еще одним)
Пятнышком на пейзаже,
Застигнутым с рожками
Рыбьих сухих яиц —
Кошельками русалочьими,
Выпотрошишь и их,
Пачкая всё внутри
Чем-то большим и влажным,
Может быть, Черным Морем
В рубчиках синеньких.
“Я изменилась”, — скажешь
Есть куда дальше плыть,
В Тихий или Индийский
Где среди мант парит
Как человеческий дьявол
Поэтически новый вид,
Соприкасаясь с богами,
Чьи крылья как плавники,
В земную ныряя ауру
На всю глубину любви,
Выплыву просветлённой,
Ставшей одной из Них.
На Эхе Москвы замажут
Помехи в дыхании.
Алевтина Бояринцева
Фото из личного архива автора.
Да, скучными казались
Вам музыки уроки.
Но Музыкой особой
Тревожат Ваши строки.
Порыв, движенье, пауза…
Мгновение – падение…
Все рассказала музыка
О счастье и смирении.
И горе, и бесстрашие –
Все накалялось музыкой.
Вы с музыкой – союзники,
Мы узники – без музы.
Татьяна Осинцева
Фото из личного архива автора.
Елабуга-лучина
Жизнь – Елабужная Кама,
А, точнее, камень в рот,
То ли осень так упряма,
То ли ветер бьёт в живот.
То ли сыплет правда-матка
Серой солью по глазам,
То ль глухая слышит хатка:
Я чужого не отдам.
То ль толкает лихо в спину,
И томит в душе сквозняк,
Подольдовую Марину
Отпускает Пастернак.
Было: дальняя дорога,
Чем же сердце утишать?
Ведь от слога жди порога,
Кто-то скажет: не дышать.
Не улов чудесный ранний:
Сани и соборный толк,
А журавлик на аркане,
Жальче – знает только волк.
Сердце бедное на клочья,
Отдохнёшь, никто не спас,
В кровных строчках нету мочи,
Нет лучины про запас.
…
Осень – охра и Успенье.
Стынь, стерня и волчий плач.
Вечно всенощное бденье.
Над лучинушкой палач.
***
Марина – это, значит, море,
Ещё свобода языков,
И поэтическое горе
Не убивать в себе врагов.
А совместиться полюбовно
В непрекращающийся долг,
Когда бессмертие условно,
Не навсегда в себе умолк.
Пусть вся московская громада –
Твоё лихое волшебство,
И цветоносная отрада:
Покров и снега божество.
И астра ждёт и не дождётся
Прикосновения луча,
Марина – это много солнца,
И крылья, крылья на плечах.
И слово, что сдвигает горы
И из могилы достаёт,
Так в первый раз взойти на хоры
Да в Литургический полёт.
Да хлеба дать голодным детям,
Да на поминки рыбу дать,
Елабуга-лучина светит,
И прячет Кама благодать.
Снежана Максимычева
Фото из личного архива автора.
С покровительства Иоанна:
Богослов – не случайна ль связь? –
Родилась пред зарёй туманной,
Чтоб стихи из кудели прясть.
Ни святой не была, ни падшей,
Кто осудит – пройди тот путь.
Бог отринутый. И не спасший.
Растоптали. Теперь шагнуть.
И крепка, вот беда, верёвка!
В крестном знаменьи – смерть легка.
Как же он пошутил так ловко:
Хоть повеситься – так крепка!
Вновь огнем налилась рябина,
Как же горек напиток твой!
Все запомнят меня Мариной.
Да, Цветаевой.
Да, живой.
«Хочется просто взять учебники по литературе и переделать там все вообще»
В интервью «КВ» преподаватель филологии в КФУ, литературный критик и поэт Артем Скворцов рассказал, почему решил начать писать стихи, что такое зрелость в поэзии, читателях-дилетантах, снижении общего культурного уровня, цифровом идиотизме, а также о том, какие книги он читает своим детям перед сном.
— Насколько я знаю, в последнее время ты не особо интересуешься казанской поэзией.
— Честно скажу, за последние лет 10-12 системно не слежу по целому ряду причин, и личных, и профессиональных. Жизнь стала очень напряженной, и на литературный быт времени почти не хватает. А существует ли казанская поэзия? Нет же такого термина — московская поэзия. То есть географически есть, а смыслового? Имеет ли смысл его использовать? Я не уверен, потому что все мы знаем, что в Москве живут сотни авторов, и никакой единой московской поэзии нет, никогда не было и, наверное, быть не может.
— К тому же, большинство из этих авторов приезжие.
— Приезжие, да. Ну, не большинство, но значительная часть. Может быть, половина, может, 40 процентов. И вот меня тоже всегда этот вопрос занимал по отношению к нашему городу — имеет ли смысл говорить о казанской поэзии как о некоем не просто географическом единстве, не просто о личных связях конкретных людей, которые все друг друга знают, так или иначе, а говорить о ней как о каком-то культурном и эстетическом едином феномене.
Мы говорим, допустим, о петербургской школе, о питерской ноте, и они довольно давно уже существуют, и за ними действительно какая-то сущность стоит, потому что это именно эстетические категории — аристократизм, опора на 17-18 век, некоторая отстраненность, может, даже снобизм в отношении, предположим, части петербургской поэзии — это справедливо. А говорить о казанской ноте — большие сомнения у меня. Есть отдельные авторы, мне кажется.
— Расскажи, как ты полюбил стихи, начал писать, заниматься поэзией.
— Думаю, что у меня особого выбора не было. Я родился и вырос в семье, в которой было очень много книг. Было и есть. И с течением времени их становится только все больше и больше. На тот момент, когда я появился на свет в 1975 году, их там было тысяч 7-8, наверное, сейчас их в два раза больше. Мама у меня филолог, а папа — математик. Но папа по складу души и своим хобби тоже гуманитарий, поэтому математикой он меня никогда не одолевал дома, а все как-то больше книжки носил.
Для меня была настолько естественная среда обитания, что не было вариантов. Вернее, варианты были – или историком становиться — я классе 5-6 очень сильно этим увлекался, либо вот да, филологом. Причем, сочинять стихи меня совершенно не тянуло, более того, в возрасте 14-15 лет я особо стихов-то и не читал. Я читал мальчишеские прозаические вещи вроде братьев Стругацких и так далее. Стихи, конечно, были обязательной программой, какой-то корпус классики я знал, но не более того.
А вот лет с 16-17, когда вокруг многие мои друзья стали писать стихи и сочинять песни, но меня это тоже как-то… Меня больше в музыку тянуло тогда. Все еще не было такого удара, что ли. Все равно, я как шар в лузу, в эту сторону катился. У нас был один родственник, очень известный в свое время человек, актер, который прекрасно читал стихи, знал многих поэтов, наизусть знал огромное количество стихов. И как-то он сказал, что знает наизусть тысячи стихов. «Тысячи — это сколько?» Он говорит: «Наверное, десятки тысяч».
Я спрашиваю: «Строк?» Он подумал и говорит: «Пожалуй, все-таки стихов». То есть целых произведений, включая поэмы и так далее. Ему тогда было уже под восемьдесят, мне было лет 18. Я подумал: «Елки-палки, это что ж такое? Я тоже так хочу».
И начал массированно начитывать стихи. Перед поступлением на филфак я прочел весь корпус русской классики, собрания сочинений Толстого, Чехова, Достоевского, чтобы не тратить на это время в университете. Потом пришло время стихов, и я так систематически стал читать их тоже. Начиная, не скажу, что от Кантемира, это будет неправда, но от Державина и до модернизма. Подчеркиваю, скорее читал, чем писал. Я долгое время был по отношению к поэзии только читателем и почитателем, а потом еще исследователем стал. Мне как-то хватало чужих стихов. Потом что-то начал пописывать, лет с двадцати, наверное. Впервые я почувствовал, что обрел некоторую самостоятельность, как пишущий субъект, только после тридцати, когда написал некий корпус текстов и почувствовал, что мне за них не стыдно.
— Что такое зрелость в поэзии?
— Я довольно давно интересуюсь положением дел в современной поэзии. Я прилежный читатель современных стихов уже 30 лет и неизменно удивляюсь тому, как много в этом деле, скажем так, дилетантского подхода. Вот представим себе другой вид искусства — музыку. Когда человек выходит на сцену и говорит, что будет играть третий концерт Рахманинова. Мы уже заранее предполагаем, на каком техническом уровне человек будет это делать. Если мы знаем, что человек играет на фортепиано, где 88 клавиш, на уровне «Чижика-пыжика» и он нам заявляет: «Я сейчас буду играть третий концерт Рахманинова», мы с первых же тактов, с первых же нот понимаем, что он не сыграет третий концерт, он еле-еле одолевает «Чижика-пыжика». Почему-то реакция у всех на такое исполнение будет однозначная — человек некомпетентен, он не профессионален.
Но только в случае с поэтическим искусством прокатывает, не побоюсь этого слова вот этот вот фантастический дилетантизм, когда человек пишет на уровне «Чижика-пыжика», но воображает, что пишет на уровне Рахманинова.
И это еще не самое забавное. Самое забавное — находятся другие люди, которые это принимают.
— Читатели, да?
— Да, читательское дилетантство, вот это потрясающе совершенно. То есть, ну хорошо, есть тысячи, десятки тысяч дилетантов, если не сказать графоманов, ради бога, никто не может никому запретить, пожалуйста, самовыражайся, как угодно. Но почему есть масса народу, который не отличает золото от фантиков? Вот это меня поражает.
Поэтическая зрелость — это ответственность. Чем вообще взрослый человек отличается от невзрослого? Только ответственностью. Все остальные признаки вторичны, их можно не учитывать. Ты совершаешь какие-то действия и понимаешь, что тебе в ответ за это прилетит. Что такое зрелость в поэзии? Ну, надо знать традицию. Надо знать и понимать, что ты пришел не на пустое поле, что ты работаешь не в вакууме.
— То есть надо прочитать огромный корпус, от античности до современности.
— В идеале, да. И вообще, до недавнего времени так и было.
Для чего все это нужно знать? В первую очередь для себя, конечно.
— Чтобы не повторяться и не писать в тысячный раз то, что было написано до тебя?
— Да, чтобы не изобретать велосипед. Мы же не на заводе, где неважно какой рабочий делает одну и ту же деталь, да? Мы как бы искусством занимаемся, а если мы этим занимаемся, то мы, живя в новейшую эпоху, предполагаем, что одна из ценностей этой эпохи — это некая оригинальность. У каждого должно быть что-то, пусть маленькое, но индивидуальное, оригинальное.
Правда, тут есть еще один моментик очень интересный. У нас много разговоров об оригинальности, и почти никто не говорит знаете о чем? Об универсальности. Потому что оригинальность должна уравновешиваться универсальностью. Ты можешь быть настолько оригинален, что тебя вообще уже никто не поймет, ты будешь настолько отдельный, сам по себе, что ты только сам себе и будешь нужен.
— Например, писать стихи на языке программирования С++. Оригинально?
— Да, безусловно, но нужно ли это кому-нибудь? Большой вопрос.
Способен ли кто-нибудь это воспринять и прочесть? Тоже вопрос. Это явление не имеет какого-то однозначного рецепта или формулы, но этот баланс между новизной и обращенностью ко всем, это то, что каждый творческий человек должен внутри себя постоянно искать.
— Интернет развратил поэзию, я считаю.
— Я согласен, что отчасти произошло именно это, потому что какая произошла вещь — если пробежаться по истории поэтического искусства за последние лет двести, кто такие были пишущие в начале 19 века? Это были аристократы. Народ в большинстве стран вообще был неграмотен. Потом стали учиться читать, массы научились читать к концу 19, началу 20 века. Не будем забывать что в России в досоветское время 90% населения были крестьяне, тоже неграмотные еще. В СССР эта проблема была решена, и появилась масса читающих. Но необразованных.
К нашему времени массы научились читать и писать, а также читать и писать друг другу. И замкнулись на себе, выяснилось, что так называемая высокая культура им вообще не нужна.
Зачем мне Пушкин, когда у меня есть сосед Вася Пупкин? Я пишу для него, он пишет для меня, друг друга облайкали, и все, и прекрасно, и Мандельштам не нужен.
— Тогда для чего сейчас вообще нужна поэзия?
— Смотря кому. Она всегда кому-то нужна. Про если раньше вкус образованных людей превалировал, то сейчас он один из многих. Вот в чем драматизм нашей ситуации. Не было ни одной эпохи, в которой искусство находилось бы в комфортной ситуации. Были эпохи, когда то или иное искусство более-менее активно развивалось, но никогда не было идеальной ситуации для искусства в целом. Вот у нас сейчас вызов нашей эпохи вот такой.
От каждой эпохи остается что-то лучшее. Сейчас массовым влиянием и популярностью сумасшедшей могут пользоваться одни имена, а пройдет 10, 15, 50 лет, и почти наверняка от них останется пыль. Мы думаем, Пушкина что ли читали сотни тысяч людей во время, когда он писал «Онегина»? Ничего подобного, так несколько тысяч людей было на всю Россию, которые в принципе могли подобное воспринимать, и из них далеко не все еще считали, что Александр Сергеевич гений.
В каком-то смысле, ничего не изменилось. С одной стороны, изменилось все, а с другой — ничего.
— Может ли быть связана школьная программа с тем, что дети не интересуются поэзией?
— У меня дети маленькие, я им читаю школьную программу, и я вижу, какой прекрасный учебник по истории, я им обчитываюсь, даже домой купил. И какие учебники по литературе — хочется просто взять и все там переделать вообще. Не только в отношении поэзии, но и прозы. Там отдельная история — кто-то выбирает почему-то очень унылые прозаические тексты. Там все умерли, вы обращали внимание, нет? Лев и собачка, МуМу — все умерли, всех утопили, кто-то от чахотки, бесконечные умирающие туберкулезные дети.
Никто не спорит, что эти явления в жизни есть, но простите меня, детям в возрасте 10-12 лет надо давать веселые, бодрые, энергичные тексты прежде всего. Это их интересует в первую очередь. И дома они читают точно такие же. Я бы усилил игровую часть поэзии, потому что то, что отбирается — это либо о родине, либо о природе, либо что-то такое уныло-замогильное.
— Можно добавить часы преподавания, потому что главная проблема хороших школьных учителей.
— Даже в университете есть такая проблема. Проблема по сути одна, это проблема не только высшего образования, а образования в целом — неуклонное, постоянное снижение общего культурного уровня. Это связано со многими факторами, в частности, с тем, что отказались от нормальной советской системы образования. Потом эта непонятная история с сочинениями — то мы пишем сочинения, то не пишем. Разучились писать сочинения ученики сначала, а потом учителя. Уже перестали понимать, как это делается.
А как выясняется, для чего нужно-то все это было? Когда ты пишешь — ты мыслишь. Это тренировка мышления. И чтение — это тренировка мышления. Этого достаточно. Ты системно излагаешь свое мировидение. Учишься, точнее. Мы — люди литературы, нам это легко. А когда тебе шесть или семь лет, и ты только начинаешь, еле-еле еще держишь ручку в руках, буквально, у тебя еще пальчики мягкие, и тебе трудно выводить буковки, это очень сложное дело — написать несколько предложений, следить за всем, чтобы буквы выводить, чтобы ни одной ошибки не допустить, еще чтобы мысль какая-то была, и чтобы эти три-четыре предложения были связаны между собой — ну, знаете.
Это сложнейшая интеллектуальная задача, этому учатся.
Видно, как из года в год падает культура. Есть еще одна интересная вещь. Я человек, выросший еще в доинтернетную эпоху. У нашего поколения сохранилась жадность до культуры. Мы привыкли к тому, что нужно искать, друг у друга спрашивать, идти в библиотеку, записывать от руки. Этот механизм в нас просто есть. А более молодые, которые родились уже в эпоху тотального интернета, привыкли к тому, что мозг вынесен за пределы тела.
— У тебя есть «Гугл», зачем тебе помнить что-то…
— Вот именно. И когда «Гугл» исчезает, связь потеряна, то человек тоже теряется. А как, а что? И одна из проблем, я бы сказал, это утрата интереса. Живости восприятия. Невкусно, неинтересно, скучно. Сплошь и рядом сталкиваешься с тем, что люди не видели такой-то фильм, не читали такую-то книгу, не слышали то-то и то-то, а это вот рядом лежит, что называется, руку протяни, на кнопку нажми. Вот эта инертность, лень, она меня потрясает. Такая цифровая лень.
Есть даже такой термин — цифровой идиотизм. Его уже используют психологи, нейрофизиологи. Полная амнезия. Зачем мне что-то знать и помнить, когда это все хранится где-то в цифре, и у меня на гаджете все есть.
— У твоих детей есть смартфоны?
— У старшего. Ну и вообще в доме есть, конечно. Разумеется, они ежедневно проводят в них время, но какое-то ограниченное количество времени. Как говорил один политик, не умеешь предотвратить — возглавь. Бессмысленно бороться с гаджетами, это благородное занятие, но бессмысленное. Надо управлять процессом. Мы каждый день читаем, они сами мне читают. Старшему уже 12, сейчас «Властелин колец» читаем, до середины дошли. Очень сложный текст, кстати, в классическом переводе Муравьева, Кистяковского. Я бы даже сказал, намеренно усложненный.
Я из своих детей филологов не собираюсь делать и, боже упаси, поэтов. Это все-таки несчастье, к которому человек должен прийти сам. Но минимальная задача — чтобы они знали энное количество текстов, а уж кем они дальше будут, это их дело.
— Какие детские произведения нужно обязательно читать родителям?
— Я тут вряд ли буду оригинален. Есть корпус классики, который, как ни странно, не устарел, и выясняются интересные вещи в связи с быстротекущим временем, цифровизацией и прочее — какие книги работают, какие нет. Не вполне работают некоторые тексты советского периода, предназначенные для подростков, которые насыщены реалиями своего времени. «Тимур и команда», например. Какие-то вещи Крапивина не работают, а «Алиса в стране чудес» прекрасно работает. Книги, в которых велик элемент фантазийности, где все происходит в некоем условном пространстве, легче адаптируются. Тот же «Незнайка на Луне», например, или «Барон Мюнхгаузен».
С удивлением я обнаружил, что хорошо пошел Юрий Коваль – «Приключения Васи Куролесова». Я-то думал, что это как раз точно не пойдет, потому что там про пятидесятые годы. Но оказалось, что там такой сочный язык и такие смешные приключения сами по себе, что это перевешивает, например, что у героев нет сотовых телефонов.
Мы дочитали книжку до середины, и вдруг один из сыновей меня спрашивает: «Пап, а почему они не позвонили по мобильнику?».
Электрические любовные письма Эмили Дикинсон к Сьюзан Гилберт — маргиналу — осиротевшая студентка-математик по имени Сьюзен Гилберт, которая младше ее на девять дней. На протяжении всей жизни поэта Сьюзен будет ее музой, ее наставником, ее главным читателем и редактором, ее самой сильной привязанностью на всю жизнь, ее «единственной женщиной в мире».
Я посвящаю более ста страниц Изобразить их прекрасным, душераздирающим, не поддающимся классификации отношениям, которые породили одну из величайших, самых оригинальных и изменяющих парадигмы поэзий, когда-либо созданных человечеством. (Это эссе взято из моей книги.)
Эмили Дикинсон, семнадцать лет. Единственная достоверная фотография поэта. (Архивы и специальные коллекции Амхерстского колледжа, дар Миллисент Тодд Бингхэм, 1956 г.) Сьюзен Гилберт поселилась в Амхерсте, чтобы быть рядом со своей сестрой, после окончания Женской академии Ютики — одного из немногих академически строгих учебных заведений, доступных для женщин.
в это время. Она вошла в жизнь Дикинсон летом 1850 года, о котором поэт впоследствии вспоминал как о времени, «когда впервые зародилась любовь, на ступеньке у входной двери и под вечнозелеными растениями».
Уравновешенная и серьезная в двадцать лет, одетая в черное для сестры, которая только что умерла при родах и которая была ее материнской фигурой после смерти их родителей, Сьюзан наложила двойное заклинание на Эмили и Остина Дикинсонов. И сестра, и брат были очарованы ее уравновешенной эрудицией и уранической красотой — ее плоские пухлые губы и темные глаза были не совсем мужскими, ее ровный овал лица и низкий лоб не совсем женственными.
Сьюзен Гилберт (Гарвардский университет, библиотека Хоутона)«Лучшее колдовство — это геометрия», — позже напишет Эмили Дикинсон. Теперь и она, и ее брат оказались в странном колдовстве фигур, поместив Сьюзан в одну точку треугольника. Но увлечение Эмили не было временным. Спустя почти два десятилетия после того, как Сьюзан вошла в ее сердце, она писала с нескрываемым желанием:
Владеть собственной Сьюзен
Само по себе Блаженство —
Какое бы Царство я ни потерял, Господи,
Продолжай меня в этом!
Буря близости бушевала в течение восемнадцати месяцев после появления Сьюзен в жизни Дикинсонов.
Две молодые женщины вместе совершали долгие прогулки по лесу, обменивались книгами, читали друг другу стихи и завязали интенсивную интимную переписку, которая развивалась и менялась, но продолжалась всю жизнь. «Мы единственные поэты, — сказала Эмили Сьюзен, — а все остальные — проза ».
К началу 1852 года поэт был несказанно опьянен. Она поманила Сьюзан в воскресенье:
Пойдем со мной этим утром в церковь в наших сердцах, где всегда звонят колокола, и проповедник, которого зовут Любовь, будет ходатайствовать за нас!
Когда осенью 1851 года Сьюзен согласилась на десять месяцев работать учителем математики в Балтиморе, Эмили была опустошена разлукой, но пыталась сохранить бодрость духа. «Мне кажется, что ты очень часто спускаешься в классную комнату с пухлой биномиальной теоремой, бьющейся в руке, которую ты должен разобрать и показать своим непонимающим», — дразнила она в письме. Сьюзен была олицетворением науки, написанной с большой буквы — она будет преследовать стихи Дикинсон в течение десятилетий как «Наука».
В комете письма от ранней весны 1852 года, через восемь месяцев после отсутствия Сьюзен, Эмили бросает гранату противоречивого саморазоблачения:
Ты будешь добр ко мне, Сьюзи? Сегодня утром я непослушный и сердитый, и меня здесь никто не любит; и ты не полюбил бы меня, если бы увидел, как я хмурюсь, и услышал, как громко хлопает дверь, когда я вхожу; и все же это не гнев — я не думаю, что это гнев, потому что, когда никто не видит, я смахиваю большие слезы уголком передника, а затем продолжаю работать — горькие слезы, Сьюзи, — такие горячие, что они обжигают мою щеки, и глаза мои чуть не опалили, но ты много плакал, и знаешь, что они менее гневливы, чем печаль .
А я люблю быстро бегать — и прятаться от них всех; здесь, на груди милой Сюзи, я знаю, любовь и покой, и я никогда бы не ушел, если бы большой мир не позвал меня и не побил меня за то, что я не работал.
.. Твое драгоценное письмо, Сьюзи, оно лежит сейчас здесь и так ласково улыбается на меня, и вызывает у меня такие сладкие мысли о дорогом писателе. Когда ты вернешься домой, дорогая, я не получу твоих писем, но зато у меня будет тебя , что больше, о больше и лучше, чем я могу себе представить! Я сижу здесь своим хлыстом и щелкаю время, пока от него не останется и часа, — тогда ты здесь! И Радость уже здесь — радость сейчас и навсегда!
.. Твое драгоценное письмо, Сьюзи, оно лежит сейчас здесь и так ласково улыбается на меня, и вызывает у меня такие сладкие мысли о дорогом писателе. Когда ты вернешься домой, дорогая, я не получу твоих писем, но зато у меня будет тебя , что больше, о больше и лучше, чем я могу себе представить! Я сижу здесь своим хлыстом и щелкаю время, пока от него не останется и часа, — тогда ты здесь! И Радость уже здесь — радость сейчас и навсегда! В том же году в прусской лаборатории врач и физик Герман фон Гельмгольц измерил скорость нервной проводимости на уровне восьмидесяти футов в секунду. Как непостижимо, что такие интенсивные чувства и такие взрывные эмоции, исходящие из разума, который, кажется, движется со скоростью световых лет в секунду, могут быть сведены к простым электрическим импульсам. И все же это то, чем мы являемся — биомеханические существа, вся наша творческая сила, все наши математические расчеты, вся дикость нашей любви, пульсирующая со скоростью восемьдесят футов в секунду вдоль нервной инфраструктуры, которая развивалась на протяжении тысячелетий.
Даже постигающая способность, пытающаяся понять это, представляет собой серию таких электрических импульсов.
Электричество любви Дикинсон сохранится, пронизывая ее существо до конца ее жизни. Много лет спустя она направит его в этот бессмертный стих:
Я выбрал эту единственную звезду
Из широких ночных чисел —
Сью — навсегда!
Но теперь, в зарождающемся пылу ранней любви, навсегда сталкивается с непосредственностью нужды. В середине своего весеннего излияния Эмили внезапно представляет Сьюзен в третьем лице, как бы умоляя всемогущего зрителя исполнить ее желание в драме их надвигающегося воссоединения:
Она мне нужна — она должна быть у меня, О, дайте ее мне!
В тот момент, когда она называет свое стремление, она смягчает его трепет осознанным ужасом, что оно может быть невыразимым:
Жалуюсь ли я, это все ропот, или я грустен и одинок, и не могу, не могу с собой поделать? Иногда, когда я чувствую это, я думаю, что это неправильно, и что Бог накажет меня, забрав тебя; ибо он очень любезен, что позволяет мне писать вам и дает мне ваши милые письма, но мое сердце хочет еще .
Здесь, как и в ее поэзии, слова Дикинсон переплетаются с множеством значений, выходящих за рамки буквального толкования. Ее взывание к «Богу» — это не страх перед каким-то пуританским наказанием за отклонения, а непочтительный вызов этой самой догме. Какой же «Бог», кажется, спрашивает она, может нарушить любовь такой бесконечной сладости?
Четыре года назад, во время учебы в Маунт-Холиоке — «замке науки», где она создала свой потрясающий гербарий, — у Эмили начало формироваться аморфное сомнение относительно требований религии, которое грызло ее с детства — сомнение позже она увековечит в стихах:
Это тревожило меня, как когда-то —
Ведь я когда-то был ребенком —
Решая, как атом — упал —
И все же небеса — держались.
Столкнувшись со своим желанием Сьюзен, ее самым глубоким страхом было не наказание от «Бога», а то, что ее своенравное сердце было своим собственным возмездием, а также собственной наградой.
Она жалобно пишет о жарком лете:
Думала ли ты когда-нибудь об этом, Сьюзи, и все же я знаю, что ты думала, как много требуют эти сердца; почему я не верю во весь, широкий мир, такие жесткие маленькие кредиторы – такие настоящие маленькие скряги , как мы с тобой каждый день носим с собой на груди. Я не могу не думать иногда, когда я слышу о неблагородных, Сердце, молчи — или кто-нибудь узнает тебя!… Я действительно думаю, что это прекрасно, Сюзи, что наши сердца не разбиваются, каждый день … но я полагаю, что у меня всего лишь твердое каменное сердце, потому что оно не сломает ни , ни , и, дорогая Сюзи, если мое каменное, твое — камень на камне, потому что ты никогда не уступаешь, ни где, ни там. Я кажусь совсем сбитым с толку. Мы собираемся в 9?0010 окостенеет всегда, скажи Сьюзи — как же так будет?
Эмили колеблется между покорностью и требованием, между страстным желанием любви быть разоблаченной и страхом разоблачения.
Позже в том же месяце она увещевает Сьюзен: «Возлюбленный, ты знаешь!» — намек на речь Джульетты в «Ромео и Джульетта »: «Ты знаешь, что маска ночи на моем лице».
К июню, ожидая возвращения Сьюзан из Балтимора через три недели, Эмили тоскует с безудержной искренностью:
Когда я оглядываюсь вокруг и оказываюсь один, я снова вздыхаю по тебе; маленький вздох, и напрасный вздох, который не приведет вас домой.
Ты мне нужен все больше и больше, и великий мир становится шире… каждый день ты остаешься в стороне — я скучаю по своему самому большому сердцу; мой собственный бродит вокруг и зовет Сьюзи… Сьюзи, прости меня, дорогая, за каждое слово, которое я говорю, мое сердце полно тобой… но когда я хочу сказать тебе что-то не для мира, слова не дают мне… я буду становись все более и более нетерпеливым, пока не наступит этот дорогой день, ибо пока у меня есть только оплакивал по тебе; теперь я начинаю надеяться на вас.
Она заканчивает свое письмо болезненным осознанием диссонанса между ее личным желанием и общепринятыми нормами любви:
А теперь, прощай, Сюзи… Я добавляю поцелуй, робко, чтобы там никого не было! Не позволяй им увидеть, будет ты Сьюзи?
Две недели спустя, когда до возвращения Сьюзан осталось несколько дней, ее нетерпеливое желание достигает апогея:
Сьюзи, ты действительно вернешься домой в следующую субботу, снова будешь моей и поцелуешь меня, как раньше?… Я так надеюсь на тебя и так жажду тебя, чувствую, что я не могу ждать, чувствовать, что теперь я должен иметь тебя — что ожидание снова увидеть твое лицо вызывает у меня жар и лихорадку, и мое сердце бьется так быстро — я ложусь спать ночью, и первое, что я знаю , я сижу без сна, крепко сжимаю руки и думаю о следующей субботе.
.. Что ж, Сьюзи, мне кажется, что мой отсутствующий Любовник так скоро вернется домой, и мое сердце, должно быть, так занято, готовясь к завтрашнему дню. его.Дикинсон часто и намеренно переназначала родовые местоимения для себя и своих возлюбленных, превращая свою любовь в приемлемую совокупность мужских и женских желаний. На протяжении всей своей жизни она часто использовала мужской род в обращении к себе — писала о своем «отрочестве», подписывала письма своим двоюродным братьям как «брат Эмили», называя себя «мальчиком», «принцем», «графом» или « герцог» в различных стихотворениях, в одном из которых она лишает себя пола в насильственном преображении:
Ампутируйте мою веснушчатую грудь!
Сделай меня бородатым, как мужчина!
Снова и снова она говорила всю правду, но говорила ее с уклоном, отвязывая род своих любовных объектов от местоимений, соответствующих их биологии. В более позднем возрасте, флиртуя с идеей публикации, она муженизировала местоимения в ряде своих любовных стихов — «бородатые» местоимения, как она их называла, — чтобы соответствовать гетеронормативной модели, так что существуют две версии этих стихотворений: раньше обращались к любимой женщине, позже к мужчине.
В ту невыносимую весну она уже заявила Сьюзен, что ее «сердце хочет еще ». Через двадцать августа после их знакомства Дикинсон напишет:
Дом Эмили Дикинсон, Усадьба. Спальня поэтессы — «комната, обращенная на запад», где она сочинила почти все свои стихи, — находится в правом углу над крыльцом. (Фото: Мария Попова)Довольно сладости, я полагаю, она никогда не встречается, только жалкие подделки.
Но когда Сьюзан вернулась из Балтимора в ту долгожданную субботу, между ними что-то изменилось. Возможно, десятимесячное отсутствие, наполненное не их обычными прогулками по лесу, а письмами с экспоненциально нарастающей интенсивностью, открыло Сьюзен, что чувства Эмили к ней были не другого оттенка, а совершенно другого цвета, конституционно не может соответствовать. Или, возможно, Эмили всегда неправильно угадывала содержимое сердца Сьюзен, делая вывод о иллюзорной симметрии чувств на основании не доказательств, а умышленно слепой надежды.
Немногие вещи более ранят, чем сбивающий с толку момент обнаружения асимметрии привязанностей там, где предполагалась взаимность. Трудно представить, как Дикинсон восприняла уход — это была женщина, которая испытала мир с эйфорией эмоциональной атмосферы выше, чем у обычного человека, и поэтому, вероятно, в равной степени упала в противоположную крайность. Но она, кажется, все время боялась этого — боялась, что ее необъятные чувства никогда не будут полностью удовлетворены, как это является проклятием тех, кто любит безоглядно и беззаветно. Пять месяцев назад она написала Сьюзен:
Я бы прильнул к твоему теплому сердцу… Есть ли там место для меня, или я буду скитаться одинокий и бездомный?
Она тоже подозревала, что может навредить — и не только себе — силой своей любви:
О, Сьюзи, я часто думаю, что попытаюсь сказать тебе, как ты дорога… но слова не придет, хотя слезы придут, и я сажусь разочарованный… При мыслях о тех, кого я люблю, мой рассудок совсем ушел от меня, и я действительно иногда боюсь, что я должен сделать больницу для безнадежно безумных и заковать в цепи мне там такие времена, так что я не причиню тебе вреда.
Даже в своем пылком предвкушающем письме, написанном перед возвращением Сьюзен, она на мгновение задается вопросом, реальна ли любовь, которая стоит в качестве центральной истины ее повседневного бытия: к лицу» или мне так чудится и снятся блаженные сны, от которых день разбудит меня?
Теперь ее разбудили — не грубо, но безошибочно и необратимо. В тревожной настойчивости ее мольбы кроется печальное ощущение, что Сьюзен ускользает от нее — и к Остину, который начал открытое ухаживание за ней.
Тем летом Эмили Дикинсон остригла свои каштановые волосы.
Следующей осенью Сьюзен Гилберт вышла замуж за Остина Дикинсона, в основном для того, чтобы быть рядом с Эмили, и они переехали в Вечнозеленые растения — дом, построенный для молодоженов отцом Остина и Эмили, через лужайку от Усадьбы, дом, где томился влюбленный поэт. жил.
Коридор, лишенный травы, вскоре образовался между Усадьбой и Вечнозелеными растениями, когда Эмили и Сьюзен ежедневно пересекали лужайку, чтобы увидеть друг друга или вложить друг другу в руку письмо, отколотое от груди платья.
«Маленькая тропинка, достаточно широкая для двоих любящих», как назвала ее Дикинсон. В течение следующей четверти века 276 известных стихотворений путешествовали между их домами — некоторые по рукам и ногам, но многие по почте. Я часто задавался вопросом, что побудило поэтессу направиться к почтовому ящику, а не к живой изгороди, засунув свои чувства в конверт, адресованный дому, находящемуся в двух шагах от ее собственного. И все же сердце не камень — это существо с перьями.
«Она любила изо всех сил, — вспоминала подруга детства Дикинсон после смерти поэтессы, — и мы все знали ее правду и доверяли ее любви». Никто не знал эту любовь так близко и не имел оснований доверять ей более прочно, чем Сьюзен. Там, где любовь Остина омывала ее бурными поверхностными волнами желания, Эмили несла ее глубокими потоками преданности — любовью, которую Дикинсон сравнила бы с любовью Данте к Беатрис и Свифт к Стелле.
Сьюзен Дикинсон писала самые страстные письма и посвящала свои самые любимые стихи; к Сьюзен она укрепится, к своему берегу она будет возвращаться снова и снова, написав в последние годы своей жизни:
Покажи мне Вечность, и я покажу тебе Память —
Оба в одном пакете лежали
И снова поднимались —
Будь Сью — пока я Эмили —
Будь следующей — какой ты когда-либо была — Бесконечность.
Что-то бесконечное навсегда останется между ними. Спустя тридцать лет отношений Сьюзен подарила Эмили книгу на Рождество — любовный роман Дизраэли «, Эндимион, », названный в честь знаменитого стихотворения Китса, начинающегося строкой «Прекрасное — это радость навсегда» — с надписью «Эмили, Кого не видя, я все равно люблю».
Некоторые виды любви поселяются в ткани бытия, подобно ртути, проникая в каждый синапс и сухожилие, чтобы оставаться там, иногда в спящем, иногда мучительно беспокойном состоянии, с периодом полураспада, превышающим срок жизни.
Их необычайная любовь, великолепие и печали которой я исследую далее в Вычисление , станет биением пульса произведения Дикинсон, которое радикализировало свою эпоху и навсегда изменило ландшафт литературы — мерцающим свидетельством тот факт, что любовь, тоска и беспокойство человеческого сердца являются катализатором любой творческой революции.
Стихи и письма > Вероника Франко > Колледж литературы, искусств и наук Даны и Дэвида Дорнсайфов Университета Южной Калифорнии
. Эта схема размера и рифмовки состоит из одиннадцатисложных строк, расположенных в виде переплетенных трехстиший (aba, bcb, cdc). Длина капитолия вариабельна: самая короткая — 39 строк, самая длинная — 565. Сборник стихов можно разделить на две части. Первый содержит четырнадцать стихотворений, сгруппированных попарно, написанных как мужчинами, так и Франко. Один capitolo следует ответ другого поэта. Capitolo 1 был составлен Марко Веньером, племянником Доменико Веньера, чье имя появляется в начале стихотворения в одном из оригинальных экземпляров книги, но заменено на incerto autore (неизвестный автор) в других экземплярах.
Этот шаблон меняется с Capitolo 15 на Capitolo 25. Авторы остальных стихотворений мужскими голосами не установлены. В этих парах стихов первый автор задает тему, а второй отвечает на нее. Этот образец парных диалогов стихов меняется во второй части сборника. От Capitolo 15, все стихи Франко. Она продолжает обращаться к своим одиннадцати последним capitoli читателям-мужчинам, но также включает в себя более медитативные, элегические стихи — оплакивания любви или разлуки со своим городом — и заканчивает сборник длинным capitoli , посвященным веронскому священнику, Маркантонио делле Торре в честь своего загородного имения.
Две группы стихов рассказывают историю, охватывающую обе части сборника. Три стихотворения Франко (3, 17, 20) посвящены ревности и разлуке в терминах, явно заимствованных из древнеримской элегии. И два стихотворения, имеющие решающее значение для ее защиты себя и женщин в целом от нападающего мужчины, начинаются в первой части (13) и продолжаются во второй (16).
Однако самой серьезной критикой поэзии, в которой участвовала Франко, были ее дебаты с Маффио Веньером (1550–1586), которые привели к защите себя и своего пола в целом от насмешек и ненависти со стороны мужчин. Где-то в 1570-х годах Маффио распространил в рукописи три стихотворения на венецианском диалекте, специально предназначенные для Франко. Маффио нападал не только на Франко, но и на мужчин, которые писали восхваляющие ее стихи. Вполне возможно, что Франко увидел в этом нападении на поэтов-мужчин, а также на себя самого, оправдание для обращения за советом в Capitolo 23, от человека, знатока дуэльного языка, возможно, Доменико Веньера, когда она готовилась ответить своему врагу. Франко сначала не был уверен в личности человека, написавшего против нее. Так, в Capitolo 13 она упрекает любовника (Марко Веньера) в том, что он плохо с ней обращался в неожиданном предательстве и в том, что он обманул ее. Наконец, одно из ее писем подтверждает, что она перепутала его с автором сатирических стихов против нее.
В Письме 47 она извиняется перед мужчиной; теперь она видит, говорит она, что стихи, написанные против нее, были недостаточно хороши, чтобы выйти из-под его пера, и она объясняет, что послала ему свой ответ под ошибочным впечатлением, что он был автором этих оскорблений. Именно в своем Capitolo 16 она сосредотачивает свою контратаку против Маффио Веньера, когда путаница устранена. Она намеревается разоблачить его, его неумелый сонет и его враждебное отношение к женщинам. Здесь, как и в Capitolo 13 , она использует словарь дуэлей, точнее, рыцарской войны. Воодушевление и красноречие Франко в этом стихотворении и в Capitolo 16 наиболее очевидны, когда она заявляет, что представляет собой то, на что потенциально способны все женщины, демонстрируя женскую компетентность. В других capitolo она тоже сочувственно смотрит на положение женщин (22, 24) и защищает их от нападающих мужчин. Она представляет себе не мир, в котором женщины живут без мужчин, а мир, в котором они могут сосуществовать в безопасной взаимности с мужчинами.
Письма
Франко Lettere Familiai a diversi использует литературную форму, чтобы сформировать представление о жизни куртизанки для публики. Она ссылается на стиль знакомого письма в Письме 37, в котором она говорит, что будет использовать лаконичный, а не азиатский стиль, что означает, что она будет использовать краткость и простоту письма Цицерона, а не сильно стилизованный, замысловатый стиль прозы. определенных ораторов. Письма имеют биографическую ценность; они показывают ее во множестве повседневных занятий — музицировании, позировании для портрета, организации званого обеда (Письма 9)., 21, 13), просят кредит инвалидной коляски после бытовой аварии (44). Она дважды пишет как мать, поздравляя дворянку с рождением сына (16) и извиняясь за то, что не написала подруге из-за того, что ее собственные сыновья заболели оспой (39). В письмах также комментируются события и ситуации, представленные в стихах; Чтение двух вместе, таким образом, является очень информативным.
Но в то же время эти письма сообщают нам о публичной литературной деятельности Франко и образе, который она хотела создать. Она отправляет письма своему литературному консультанту Доменико Веньеру за помощью в редактировании ее стихотворения; в письме своему соотечественнику-венецианцу и художнику Тинторетто (17, 21) она заявляет о своем энтузиазме по поводу интеллектуальных дискуссий, происходящих в «академиях талантливых людей». А в своих более длинных письмах она пишет как моралист, давая советы знакомому патрицию (4, 17) и подруге, которая думает сделать свою дочь куртизанкой 922). Как и в своих стихах, она занимает позицию государственного авторитета, которая привлекает внимание к ее образованию, ее риторическим навыкам и солидарности, которую она чувствует с женщинами.
Знакомый жанр письма позволил Франко перенести частную жизнь в общественную сферу; это также позволяло ей комментировать в печати поведение мужчин. Она позиционировала себя как судья и советник, а в качестве куртизанки-секретаря писала тем, кто был введен в заблуждение.
Учитывая, что стандартное обвинение куртизанки заключалось в том, что она вела хаотичную и распутную жизнь, фамильярное письмо позволило Франко перевернуть столы в своего рода моральном превосходстве. Наконец, в отличие от полемического стиля capitolo , фамильярное письмо создавало видимость близости и равенства между писателем и получателем, в то же время требуя понимания правильных риторических форм, отстаиваемых классическими авторами.
Вы найдете изображения сонетов Франко королю Франции Генриху III, перейдя по ссылкам ниже:
Сонет 1 / Сонет 2
Полное собрание стихов и избранных писем Микеланджело
Полное собрание стихов и избранных писем Микеланджело
Микеланджело
Мягкая обложка ISBN: 9780691003245 35 долларов США/28 фунтов стерлингов электронная книга ISBN: 9780691221779
электронные книги
Многие из наших электронных книг можно приобрести в этих онлайн-продавцы:
- Амазонка разжечь
- Гугл игры
- Ракутен Кобо
- Барнс и Благородный Уголок
- Apple Книги
Многие из наших электронных книг доступны в электронной библиотеке ресурсов, включая эти платформы:
- Книги в JSTOR
- Электронные книги EBSCO
- Эбрари
- Моя библиотека
- Библиотека электронных книг
Shipping to:
Choose CountryUnited StatesCanadaUnited KingdomAfghanistanAland IslandsAlbaniaAlgeriaAmerican SamoaAndorraAngolaAnguillaAntarcticaAntigua And BarbudaArgentinaArmeniaArubaAustraliaAustriaAzerbaijanBahamasBahrainBangladeshBarbadosBelarusBelgiumBelizeBeninBermudaBhutanBoliviaBonaire, Sint Eustatius and SabaBosnia And HerzegovinaBotswanaBouvet IslandBrazilBritish Indian Ocean TerritoryBrunei DarussalamBulgariaBurkina FasoBurundiCabo VerdeCambodiaCameroonCayman IslandsCentral African RepublicChadChileChinaChristmas IslandCocos (Keeling) IslandsColombiaComorosCongoCongo, Democratic RepublicCook IslandsCosta RicaCote D’IvoireCroatiaCubaCuraçao CyprusCzech RepublicDenmarkDjiboutiDominicaDominican RepublicEcuadorEgyptEl SalvadorEquatorial GuineaEritreaEstoniaEthiopiaFalkland Мальвинские островаФарерские островаФиджиФинляндияФранцияФранцузская ГвианаФранцузская ПолинезияФранцузские Южные ТерриторииГабонГамбияГрузияГерманияГанаГибралтарГрецияГренландияГренадаГваделупаГуамГуата malaGuernseyGuineaGuinea-BissauGuyanaHaitiHeard Island & Mcdonald IslandsHoly See (Vatican City State)HondurasHong KongHungaryIcelandIndiaIndonesiaIran, Islamic Republic OfIraqIrelandIsle Of ManIsraelItalyJamaicaJapanJerseyJordanKazakhstanKenyaKiribatiKoreaKorea People’ Republic OfKuwaitKyrgyzstanLao People’s Democratic RepublicLatviaLebanonLesothoLiberiaLibyan Arab JamahiriyaLiechtenstein LithuaniaLuxembourgMacaoMacedoniaMadagascarMalawiMalaysiaMaldivesMaliMaltaMarshall IslandsMartiniqueMauritaniaMauritiusMayotteMexicoMicronesia, Federated States OfMoldovaMonacoMongoliaMontenegroMontserratMoroccoMozambiqueMyanmarNamibiaNauruNepalNetherlandsNew CaledoniaNew ZealandNicaraguaNigerNigeriaNiueNorfolk IslandNorthern Mariana IslandsNorwayOmanPakistanPalauPalestinian Territory, OccupiedPanamaPapua New GuineaParaguayPeruPhilippinesPitcairnPolandPortugalPuerto RicoQatarReunionRomaniaRussian FederationRwandaSaint BarthelemySaint HelenaSaint Китс и НевисСент-ЛюсияСент-МартинСент-Пьер и MiquelonSaint Vincent And GrenadinesSamoaSan MarinoSao Tome And PrincipeSaudi ArabiaSenegalSerbiaSeychellesSierra LeoneSingaporeSint Maarten (Dutch part) SlovakiaSloveniaSolomon IslandsSomaliaSouth AfricaSouth Georgia And Sandwich Isl.
South SudanSpainSri LankaSudanSurinameSvalbard And Jan MayenSwazilandSwedenSwitzerlandSyrian Arab RepublicTaiwanTajikistanTanzaniaThailandTimor-LesteTogoTokelauTongaTrinidad And TobagoTunisiaTurkeyTurkmenistanTurks And Caicos IslandsTuvaluUgandaUkraineUnited Arab EmiratesUnited States Outlying IslandsUruguayUzbekistanVanuatuVenezuelaViet NamVirgin Islands, BritishVirgin Islands, U.S. Уоллис и ФутунаЗападная СахараЙеменЗамбияЗимбабве
Поддержите свой местный независимый книжный магазин.
- США
- Канада
- Великобритания
- Европа
Литература
- Микеланджело
- Переведено
- Крейтон Гилберт
Мягкая обложка
электронная книга
Купить это- Скачать обложку
Описание для этой книги “Поэмы и избранные письма Микеланджело” будет опубликовано позже.