Бежал по тропке луговой кивали маки головой бежал по речке голубой: Бежал по тропке луговой — загадка для детей с ответом

ЛЬНОЦВЕТАНИЕ
(рассказ)

ВИНКАС РАМОНАС*

Было разгар лета. Земля созрела, ветер был дымкой, нагруженной и благоухающей золотой, опьяняющей пылью цветов. Цветут дикие маки и колокольчики. Синий лен тоже стоял в цвету.

В такое утро она сама была как малина, полная лета и тоски. Ее глаза поразительно сверкнули, как будто она долго стояла рядом с горячим пламенем. Ее блуза была расстегнута сверху, так что ветер мог ласкать ее белое горло. Вот почему, чтобы собрать красные маки в дополнение к своим темным волосам, она зашла далеко во рожь.

Отец рассердился: «Ее не переубедить! Что с ней случилось? Она только рожь затопчет».

С кленовыми граблями на плече она прошла мимо цветущего льна. На ее бровях образовались крошечные ароматные капельки росы. Ее глаза были частично закрыты после бессонной ночи. Бессонница, потому что всю ночь тмин испускал их запах; бессонница, потому что всю лунную ночь лаяли деревенские собаки. Далеко-далеко блеснула молния, и было ужасно жарко в амбаре под ее пуховым одеялом.

Потому что было лето, потому что все было сочным, потому что все цвело и пылало.

На лугу у липы она увидела их молодого наемника. Он был без рубашки и косил траву. Рукава у него были закатаны, а грудь загорела там, где ее открывала расстегнутая рубашка. Его темные волосы были взлохмачены ветром. Сегодня она почему-то действительно нашла его красивым. После бессонной ночи. Эти сильные руки, эта грудь и эти темные волосы, разбросанные по его лбу.

— Да поможет тебе Господь! Ну что, ты собрал достаточно травы?

“Спасибо. Достаточно для нас обоих спать.”

Молодой человек медленно оперся на свою косу и осмотрел ее с головы до ног. Особенно долго он помечал ее блузку.

Взгляд и слова молодого человека странно ее раздражали. Как будто кто-то нежно ласкал эту впадину у основания ее горла. Она как-то странно ухмыльнулась, посмотрела ему в глаза и потом, как бы защищаясь, бросила ему в лицо горсть цветков льна. Прямо в его волосы. Прямо в эти глаза, так горячо и упрямо смотрящие. Темно-зеленый. Дорогой.

Он закрыл глаза. И его первое впечатление, когда он снова открыл глаза, было то, что ее блузка вот-вот разорвется. Такая тонкая и тугая была.

Она медленно повернулась, улыбаясь, и ушла. В ее темных волосах горел красный цветок дикого мака.

На лугу она наполнила водой свои деревянные сандалии. Остановившись, она вылила из них воду и оглянулась.

— Сандалии! Когда-то это были сандалии. Слишком маленькие, изношенные. Если бы ты был хорошим, ты бы сделал новые, — раздражала она его, полузакрыв глаза. «А теперь ты только в полдень лежишь под липой и все время одну и ту же песню напеваешь,

всегда что “Мы загоним серых волов в зеленый лес”. О, ты и твои быки!»

Он все еще опирался на косу. Его конец погружался все глубже и глубже в землю.

“Ну, тогда режь! Что ты смотришь с открытым ртом?”

Проснувшись, он начал медленно звеняще точить лезвие своей косы, не сводя с нее глаз. Вдруг он вздрогнул, бросил косу на траву и, кусая зубы, схватился за палец правой руки.

— Ты порезался?

Он молчал. Тщательно вытер порез травой.

Она подошла ближе, посмотрела на его кровь, на его глаза и, как бы испугавшись, отвернулась. Вдруг она сорвала с груди полоску тонкой кофточки и повернулась к нему спиной.

“Что делаешь?”

“Дай,” ответила она, затаив дыхание.

Она взяла его руку, вдруг поднесла ее к своим губам и отсосала бегущую кровь, глядя ему в лицо глазами мечтательной задумчивости. Она тогда быстро, дрожащими руками, перевязала рану, оттолкнула его руку и, не оглядываясь, пошла прочь.

Молодой человек, проследив за ней взглядом, подобрал с луга косу и с упрямым сосредоточением принялся косить. Он вырезал холмы и скалы. Красная кровь продолжала сочиться сквозь ткань ее блузки на кленовую рукоятку косы.

* * *

Около полудня возле дровяного сарая он вырезал подошвы для пары деревянных сандалий. Из ивы. Очень легкий. Для очень красивых босоножек. Он хотел сделать сандалии такими красивыми, такими красивыми. . .

Увидев, что она идет в амбар, он поставил топор на щепки и спросил:

— С ними все будет в порядке?

— Что «все в порядке»?

— Подошвы для сандалий. Ты можешь примерить их на размер.

Она стояла на мгновение, как будто неуверенно. Потом она подошла вплотную и, не говоря ни слова, поставила ногу на новую подошву. Он взял ее ногу и никак не мог поставить ее правильно. Его руки дрожали. Белизна ее ног, их округлость и тепло. . .

“Ну как будто умеешь мерить! И подошвы великоваты”. Она была недовольна.

“Значит, я даже сандалии делать не умею? Первый раз в жизни такое слышу!” Положив подошвы на пень, которым рубили дрова, он двумя ударами топора разрубил их пополам, бросил все на землю и быстро ушел через двор.

Он упал под липой на густую траву и посмотрел куда-то вверх, на зеленые листья, на голубое небо. Липа шумела так зелено, так голубо, так беспредельно. Ему стало как-то грустно, даже сердито. До такой степени, что что-то болело в груди.

* * *

Ночь была необычно близкой. Руки вспотели, ноги горячие. В сене, недавно привезенном с лугов в сеновал. Сонные комары жужжали и не давали уснуть.

За окном на траве лежала сильная роса. Глубокий летний покой. Цветы липы благоухали в лунном свете. В саду возле амбара благоухали тмин и красные яблоки. Возле окна зернохранилища.

Далеко север был розовым.

И было это таинственное искушение. В тесноте ароматной летней ночи. Что-то тянуло к окну амбара. И этот путь к амбару был слишком легко различим этой ночью. Слишком большая пытка. Как искушение.

Долго глядя в щель в досках, он встал. Слишком липко, слишком близко. Все равно не до сна. Он вышел в дворе, и ночная прохлада ласкала распухшие от зноя руки. Он шел по дорожке к амбару; потом он остановился и

подумал и тряхнул садовую ограду: немного, но точно хотел ее снести.

Те цветы льна, которые она бросила в него, поразили его прямо в сердце. Прямо у него в крови.

Разувшись, он осторожно подошел к амбару и постучал в окно.

“Ты спишь?” Он едва мог говорить.

Тишина.

— Анеле, ты спишь?

Фартук закрывал окно. Фартук раздвинулся, и появилась Анеле, молча смотрящая сквозь стекло.

— Открой. Я хочу тебе сказать…

— Вы, видимо, сошли с ума.

— Открой, Анеле…

— Нет, не могу. Да что же все-таки с тобой?

Пауза.

— Вот видишь, какой ты… И зачем ты бросил в меня эти цветы? Нет, я тебя не прощу… Сильным ударом кулака он разбил оконное стекло и попытался схватить ее за руку.

«Анеле…» Он едва мог дышать.

Но ей удалось уйти.

Схватив ее фартук, он сорвал его с окна и сжал в руках. Он стиснул зубы и вдруг разорвал фартук пополам. Затем он бросил его обратно в разбитое окно и пошел обратно по тропинке. Он нашел свои ботинки, вытряхнул из них песок и надел их. Сам не осознавая, что делает, он вошел в конюшню. Он даже клевера подкинул в кормушки. Он нежно погладил лошадь по шее.

— Ешь, ешь. А, ну, давай, ешь, Блэки… Ах, подожди!

* * *

На следующее утро они оба поехали за сухим клевером в сеновал. Забравшись в телегу, она все смотрела на него, все время мимолетно улыбалась, пока он ехал. Он неожиданно обернулся и увидел та улыбка. Но это было явное издевательство. Она прекрасно себя чувствовала как женщина и дразнила его.

Он резко щелкнул кнутом по лошадям и энергично дернул поводья. Лошади встали на дыбы. Такова была ее улыбка.

Нагружая повозку, он проткнул клевер вилами и поднял почти целую кучу. Он чуть не засыпал ее клевером. Как будто он хотел скрыть ее странную улыбку. Но ее улыбка продолжала раздражать его из-под луговых цветов и сухих лепестков клевера, которые осыпались и упали ей под блузку.

Загрузив повозку, он молча взобрался наверх и медленно повернул в сторону дома. Лошади фыркали, кивали головами, а повозку легко раскачивало из стороны в сторону. Внезапно он немного ушел в яму и качнулся влево.

«Потяни залив. Ты видишь, что это дыра».

Он щелкнул кнутом по лошадям. Лошади рванули вперед. Это был его ответ.

Повозка скатилась на камень и снова накренилась.

«Потяни Блэки! Как ты едешь?»

Он снова занес руку назад, как бы собираясь щелкнуть кнутом, но тотчас же опустил и крепко сжал рукоять.

Спустя некоторое время:

— Берегись канавы! Что с тобой сегодня? Ты нарочно пытаешься опрокинуть телегу или просто не умеешь водить?

Молодой человек вдруг остановил лошадей, вскочил и, схватив ее, сбросил с телеги на землю.

Затем солнце засияло еще ярче; молодой человек начал потеть. А сверчки так ужасно громко стрекотали кругом.

Она села на землю. Она расправила юбку вокруг ног, а затем медленно встала. Он по-прежнему не мог видеть ее лица.

Он выпрыгнул из фургона и побежал к ней.

— Я сильно тебя обидел? В его голосе было сожаление, стыд и что-то еще.

Она молчала. Она прислонилась к его плечу и посмотрела куда-то далеко. Она была задумчива и грустна.

“Нет . . .” — сказала она мягко, снисходительно.

— Скажи, я сильно тебя обидел?

“Ты такой . . .” Она посмотрела ему в глаза и начала улыбаться. Потом она опять долго смотрела на него изумленными глазами.

— Ты так сильно на меня злишься?

— Откуда у тебя этот шрам на лице?

— Скажи мне, Анеле, неужели…?

— Ты, наверное, много ссоришься?

— Да, это от ножа…

Пауза.

— Ты очень жесток… — сказала она тихо, смущенно и погладила его по плечу, по грубой рубашке.

* * *

В воскресенье утром он умывался так усердно, что грубое самодельное мыло чуть не выело ему глаза. Он так старательно чистил свои ботинки, что голенище ботинка отражало его лицо. «На этот раз даже одежду придется чистить щеткой», — подумал он. Затем он вымыл ноги в пруду. С мылом.

Он пересек двор, покуривая папиросу, в шляпе набекрень, и сел на веранде.

“Ну, что ты собираешься принести мне из города?” — спросила Анеле из цветника. — Ты всегда что-нибудь привозишь для других, но никогда ничего для меня. А я так стараюсь хорошо нагружать для тебя фургоны.

Молодой человек нахмурился. Он продолжал жевать сигарету и молчал. Здесь снова появилась ее улыбка. Ах, этот полуоткрытый глаз! Ну, просто подожди. . .

— Значит, ты не собираешься мне ничего принести? Она подошла к нему и украсила лацкан его пиджака красным цветком, потом холодно повернулась и прошла в гостиную.

Он проследил за ней глазами, но даже не взглянул на цветок. Теперь он вспомнил свой бумажник. Он выплюнул сигарету, медленно встал и вошел внутрь.

Горничная возилась у печи; фермер мыл посуду, брызгая водой. Куртку он повесил возле двери.

Служанка взглянула на молодого человека и усмехнулась. Он нахмурился и посмотрел на нее, посмотрел на цветок в лацкане и быстро спрятал его в карман. Потом прошел вдоль стены, взглянул на фермера, посмотрел на его куртку, остановился на мгновение возле того места, где висела куртка, и быстро удалился.

Завтрак по какой-то причине он не мог есть вообще. Откусил пару кусочков, положил ложку и ушел.

Он шел по двору с необыкновенной поспешностью и как-то странно повесив голову. Держит руку в кармане. С красной розой.

* * *

Вернувшись домой, он взглянул в окно гостиной: ничего не было видно. Только цветы на столе. Он вышел в сад пустой. Он был расстроен. Раздраженный. Вдруг на скамейке под яблоней он заметил платок. Смутное счастье, но также и раздражение, так что его сердце начало биться так сильно. Он остановился. Теперь он не знал, куда идти дальше.

— Уже дома? Он совершенно смутился, услышав этот голос, и обернулся. Она пряталась от солнца в кусте сирени.

«Итак, я пришел домой…»

“Ты будешь голоден. Мы пойдем, я тебе что-нибудь принесу”.

“Нет.”

— Ты куда-то спешишь?

— Ну, вот этот танец. Пригласили…

Пауза.

«Она даже не упоминает об утреннем разговоре», — подумал он про себя.

— Что нового в городе?

«Ничего. Много людей. Магазины полны».

«Что ты купил, если в магазинах полно народу?»

— Ничего. Ну… — Пауза. — Пожалуйста, прости меня за то, что я тебя так обидел… Он вытащил из кармана красное ожерелье.

— Для какой девушки?

«Для тебя. Ты просил подарок, поэтому я принес это для тебя».

Он протянул ей ожерелье.

Она посмотрела на него вопросительно; протянула руку, но даже не взглянула на ожерелье. Она держала его опущенной рукой и молчала. Только спустя долгое время она вспомнила и поблагодарила его. Опять оба молчали.

— Иди ешь, — грустно произнесла она наконец и пошла впереди него. Почему-то она была глубоко тронута.

— Анеле, ты сердишься?

— Нет, Джонас.

Он поймал ее руку и крепко сжал ее. Он посмотрел в ее глубокие глаза. Грустный сейчас, полный сочувствия, а также туманной радости.

— Что такое? Анеле, скажи мне…

В это время во двор вошел молодой сосед Анеле Андрюс, ее избранник, и остановился в изумлении.

“Оставьте меня в покое!” — возразила она вдруг с горечью и подошла к гостю.

Андриус ​​по-прежнему молчал и, нахмурившись, взглянул на Йонаса и на ожерелье в ее руке. Анеле на мгновение растерялась, потом несколько пренебрежительно улыбнулась и вдруг расхохоталась.

«Представьте себе: этот молодой человек не оставит меня в покое», — оправдывалась она. «Он думает, что может ухаживать за мной, как за наемной служанкой. Это уже слишком. Взгляните, что он принес мне сегодня». Все еще громко смеясь, она показала ему красное ожерелье.

Андриус ​​все еще стоял гневный и молчаливый.

Йонас исчез. Его избили, втоптали в грязь.

Вдруг он быстро зашагал от амбара через двор. Проходя мимо них, он остановился и совсем побледнел. Голосом, полным ненависти, он закричал. Лицо Андрюса:

«Правильно, это подарок за прошлую ночь, проведенную вместе в амбаре».

Он быстро вышел через ворота на дорогу.

— Пойдем, пойдем… она сжала руку Андрюса. — Пойдем в гостиную, я объясню…

Она дрожала.

Оставив гостью в гостиной, она убежала в другую комнату «освежиться». Она бросила ожерелье на стол и вся покраснела от гнева. Этой булавкой из волос она выколет ему глаза. Она укусила бы его руку до крови.

Она разорвала ожерелье, и бусины упали на пол.

Но, попрощавшись с Андрюсом, она подняла их и связала вместе, улыбаясь грустно и почти в слезах.

* * *

Во время обеда в комнату для прислуги вошел крестьянин. Он стоял у стола и долго смотрел на молодого батрака.

— Ну, Джонас, сколько я тебе еще должен?

Джонас медленно отложил ложку, посмотрел куда-то в сторону и встал.

— Вы знаете, сколько, — ответил он, снимая с крючка шапку.

«Итак, возьми это. Это за вычетом суммы, которую ты взял сам».

Не говоря ни слова, Джонас положил деньги в карман и пошел собирать вещи.

Когда он шел через двор, нахлобучив шляпу на глаза, Анеле остановила его у ворот.

«Джонас…»

Он остановился, мельком взглянул на нее и, глядя в землю, спросил:

“Хорошо что?”

«Ты не уйдешь…»

Ее отец стоял на веранде и злобно смотрел на них. Он кусал губы, но не смел ничего сказать, потому что в доме были наемные люди и окна были открыты. Но Анеле вдруг подбежала к отцу, схватила его за руку и заговорила быстро, задыхаясь.

— Он не может уйти, отец!

— Он не может уйти? — удивленно сказал ее отец. Он едва мог контролировать свой гнев.

— Нет, я не выйду за Андрюса. Я не могу…

Отец посмотрел на нее, и его ресницы задрожали.

– Я не могу… Потому что… потому что Йонас был со мной в амбаре…

Словно обожженный каленым железом, отец схватил ее за руку и потащил с веранды в гостиную, заперев дверь.

Джонас подбежал к двери. Внутри он услышал тяжелые удары и тихие стоны. Он бил в дверь безрезультатно. Его суставы были в синяках и крови, и он был мокрым от пота.

Через некоторое время дверь открылась. Отец вышел и остановился в дверях. Стиснув зубы, он посмотрел на молодого человека. Он хотел что-то сказать, губы его дрожали, но он взял себя в руки.

— Ах, черт с вами, но вы можете остаться, — наконец выговорил он, задыхаясь. Он быстро прошел мимо Джонаса, остановился, сильно ударил его по лицу и вышел во двор.

Джонас долго стоял неподвижно, а затем осторожно шагнул в гостиную. Анеле стояла у зеркала, поправляя растрепанные волосы. Ее левая рука была синей, а на полу лежала тростниковая трость.

— Что происходит, Анеле?

«Я не знаю себя».

Пауза.

— Я сказала ему, что не выйду за Андрюса. Но ты это знаешь, — сказала она, подходя к нему.

— Ты не выйдешь за него замуж?

— Как я могу выйти за него? Я его не хочу. А вы сами сказали, что были в амбаре… Она посмотрела ему прямо в глаза. Ее белые зубы были стиснуты, губы открыты. Ее глаза становились все меньше и странно сияли.